Поэты
       Я не любил до армии гармони,
       Её пивной простуженный регистр,
       Как будто давят грубые ладони
       Махорочные блёстки жёлтых искр.

       Теперь мы перемалываем душу,
       Мечтаем о театре и кино,
       Поём в строю вполголоса „Катюшу”
       (На фронте громко петь воспрещено).

       Да, каждый стал расчётливым и горьким:
       Встречаемся мы редко, второпях,
       И спорим о портянках и махорке,
       Как прежде о лирических стихах.

       Но дружбы, может быть, другой не надо,
       Чем эта, возникавшая в пургу,
       Когда усталый Николай Отрада
       Читал мне Пастернака на бегу.

       Дорога шла в навалах диабаза,
       И в маскхалатах мы сливались с ней,
       И путано-восторженные фразы
       Восторженней звучали и ясней!

       Дорога шла почти как поединок,
       И в схватке белых сумерек и тьмы
       Мы проходили тысячи тропинок,
       Но мирозданья не топтали мы.

       Что ранее мы видели в природе?
       Степное счастье оренбургских нив,
       Днепровское похмелье плодородья
       И волжский нелукавящий разлив.

       Ни ливнем, ни метелью, ни пожаром
       (Такой её мы увидали тут) –
       Она была для нас Тверским бульваром,
       Зелёною дорогой в институт.

       Но в январе сорокового года
       Пошли мы, добровольцы, на войну,
       В суровую финляндскую природу,
       В чужую незнакомую страну.

       Нет, и сейчас я не люблю гармони
       Визгливую, надорванную грусть.
       Я тем горжусь, что в лыжном эскадроне
       Я Пушкина читаю наизусть,

       Что я изведал напряженье страсти,
       И если я, быть может, до сих пор
       Любил стихи, как дети любят сласти, –
       Люблю их, как водитель свой мотор.

       Он барахлит, с ним не находишь сладу,
       Измучаешься, выбьешься из сил,
       Он три часа не слушается кряду –
       И вдруг забормотал, заговорил,

       И ровное его сердцебиенье,
       Уверенный, неторопливый шум,
       Напомнит мне моё стихотворенье,
       Которое ещё я напишу.

       И если я домой вернуся целым,
       Когда переживу двадцатый бой,
       Я хорошенько высплюсь первым делом,
       Потом опять пойду на фронт любой.

       Я стану злым, расчётливым и зорким,
       Как на посту (по-штатски – „на часах”),
       И, как о хлебе, соли и махорке,
       Мы снова будем спорить о стихах.

       Бьют батареи. Вспыхнули зарницы.
       А над землянкой медленный дымок.
       „И вечный бой. Покой нам только снится…”
       Так Блок сказал. Так я сказать бы мог.

1940


          Арон Копштейн (1915-1940)

           Биография

P.S.
Это была его власть, власть, вознесшая бывшего херсонского беспризорника и рабочего до Литературного института Союза писателей в Москве. Ей он и отдал свою жизнь, уйдя восторженным добровольцем на неправую Финскую войну. Погибни он годом позже, в бою с другим врагом, его имя, возможно, не было бы настолько забыто...